Продолжая тему «многоэкранных схем», цитирую задачу из книги Генриха Альтшуллера «Найти идею». Схема с экранами, поможет понять решение:

Задача 4.1 В Народной Республике Бангладеш, как утверждает статистика, 13 миллионов финиковых пальм. За сезон каждая пальма может дать 240 литров сладкого сока, идущего на изготовление пальмового сахара. Но для сбора сока надо сделать надрез на стволе под самой кроной. А это 20 метров высоты!.. Как быть?

Задачу предложили фирме, выпускающей сельскохозяйственные машины и механизмы. Специалисты попробовали «альпинистский способ» — человек поднимается, вырубая ступеньки на стволе. Способ оказался непригодным: много ступенек — дерево погибает, мало ступенек — трудно подниматься. Начали проектировать нечто вроде пожарной машины с раздвижной лестницей. Каково же было удивление проектировщиков, когда они узнали, что бангладешские крестьяне обладают секретом, позволяющим легко подниматься на пальму без всяких машин...

Задача 4.1 не решается, если включен только экран 1. Но стоит совместно рассмотреть экраны 1 и 4, как решение становится очевидным. На экране 4 — маленькая пальма. Сока она еще не даёт, но на ней легко можно сделать зарубку — будущую ступеньку. От одной-двух зарубок дерево не погибнет. На следующий год — еще несколько зарубок. И к тому времени, когда дерево вырастет и будет способно давать сок, на стволе окажется готовая лестница.

Другое решение просматривается при включении экрана 2. К одному дереву надо приставлять лестницу. Но если рядом растут два дерева, их стволы — почти готовая лестница, не хватает только веревочных перекладин...

В предисловии к книге «Пинбол-эффект» Джеймс Бёрк описывает «Паутину», которая напоминает многоэкранную схему:

Мы живем в гигантской, постоянно меняющейся паутине. Паутине перемен. Она связывает всех нас друг с другом и с событиями прошлого. Поскольку каждый из нас своими поступками ежесекундно влияет на ход истории, паутина связывает нас и с будущим. <...>

<...>

Паутину можно представить себе в виде гигантской, постоянно разрастающейся сферы, сотканной из взаимосвязанных пересекающихся линий, или маршрутов, каждый из которых представляет собой еще и временную шкалу, где отмечены поступки людей и те события, на которые они повлияли. Центр сферы — глубокая древность, а ее постоянно надстраивающаяся поверхность — современный мир.

Его рассуждения о будущем хорошо объясняют, почему ТРИЗ включат в программу учебных заведений:

Уже совсем скоро темп жизни ускорится настолько, что профессия, которой человек учится, а затем посвящает всю свою жизнь, станет таким же анахронизмом, как перо и пергамент. Новые знания будут множиться так быстро, что нам придется непрерывно учиться, чтобы сохранить работу.

<...>

<…> Так как данные будут устаревать все быстрее, в новой реальности сам факт обладания информацией будет не так важен, как способность добыть информацию и соотнести ее с другой информацией. <...>

Умение уловить изменения и проследить путь их развития в результате подобных информационных взаимодействий, по моему мнению, будет главным социальным навыком в будущем. <...>

<...>

<…> В быстро меняющемся мире старая система специального образования обесценится. Возможно, нам первым делом следует учить детей путешествовать по паутине знаний — прививать им этот навык с той же настойчивостью, с которой наши предки со времен Гутенберга усаживали их за учебники и книги. Пусть на уроках в школе они прокладывают свои, неповторимые, маршруты по паутине и предлагают собственные пути решения задач, а не зубрят информацию, которая успеет устареть прежде, чем они смогут ею воспользоваться. Возможно, нам даже придется изменить наш взгляд на то, что такое интеллект. Вместо того чтобы судить об умственных способностях человека по тому, как много он может запомнить, насколько последовательно рассуждает или гладко пишет, мы будем оценивать его способности по той скорости, с которой он «сканирует» паутину знаний и мысленно прокладывает свой маршрут.

Предлагаю интересную и самодостаточную история из книги Генриха Альтшуллера «Найти идею». Вырезал отступления относящиеся к книге в целом и невлияющие на саму историю (пунктуацию оставил авторскую).

Мне повезло: в детском садике шёл
 ремонт, одна комната была уже пуста, и я за двадцать
 минут подготовил всё необходимое для опыта. «Оборудование» было предельно простым — две тонкие верёвки, прикрепленные к потолку.

На подоконнике лежали старые, сломанные игрушки. Воспитательница предложила их убрать, но я махнул рукой: пусть остаются.

Можно было начинать эксперимент. Воспитательница ввела первого подопытного — мальчика лет шести. Я
 объяснил: надо взять одну верёвку и привязать к концу
 другой верёвки.

Мальчик схватил ближайшую верёвку, потянул ее к другой... и остановился.

«Оборудование» я специально рассчитал так, чтобы
 нельзя было дотянуться до одной верёвки, держа в руке
 другую. Кто-то должен был помочь — подать вторую
 верёвку. В этом и была изюминка задачи: как одному
 справиться с работой, для которой нужны двое?..

Мальчик подергал верёвку, пытаясь ее растянуть,
 ничего у него не получилось. Тогда он бросил первую
 верёвку и схватил вторую. Результат тот же — соединить верёвки не удалось.

Побегав от одной верёвки к другой, наш подопытный
 отошёл в угол и стал тереть глаза кулаками. Я подумал:
 «Боже мой, хоть бы раз в жизни увидеть инженера,
 плачущего из-за того, что не удалось решить задачу…»

— Молодец, — сказала воспитательница, протягивая ему конфету «Гулливер».— Ты всё сделал хорошо,
 очень хорошо.

И увела просиявшего подопытного: нужно было, чтобы он не обменивался опытом с теми, кому ещё предстояло участвовать в эксперименте.

В комнату вошла девочка. Мы объяснили задание,
 девочка схватила верёвку, не дотянулась до второй верёвки, бросила одну верёвку, схватила другую, снова не
 дотянулась... и громко заревела. «Гулливер» и на этот
 раз спас положение.

Быстро прошли, еще шестеро ребят. Все повторялось:
 задание — безуспешная суета с верёвками— «Гулливер» в утешение. А потом появилась девочка, которая
 решила задачу. Обыкновенная девочка с косичками и
 веснушчатым носом. Действовала она поначалу тоже
 обыкновенно: схватилась за одну верёвку, не дотянулась
 до другой, бросила верёвку, схватила другую... И вот
 тут она задумалась. Она перестала суетиться и начала
 думать! Сморщив веснушчатый нос, она смотрела куда-
то в пространство и думала.

— Я подтяну эту верёвку, — сказала она воспитательнице,— а вы дайте мне ту верёвку. И добавила:

— Пожалуйста.

Воспитательница вздохнула: нет, ей и вот этому дяде вмешиваться в игру никак нельзя. Признаться, я
 ожидал слёз. Но девочка, шмыгнув носом, продолжала
 думать. Она перестала нас замечать. Оглядывая комнату, она что-то искала. Потом подошла к подоконнику, порылась в игрушках и вытащила потрепанную куклу.
 Нужен был второй человек, который подал бы верёвку,
 и девочка нашла этого второго человека... Точно по
 стандарту: копия объекта вместо объекта!

Она начала привязывать куклу к верёвке (я шепнул
 воспитательнице: помогите привязать). Потом раскачала
 получившийся маятник, взяла вторую верёвку, поймала
 куклу. Задача была решена.

Я пытался отметить этот подвиг удвоенным призом,
 но воспитательница сказала: нельзя, непедагогично. Девочка получила «Гулливера», шмыгнула носом и убежала, не подозревая, что только что совершила подлинное
 чудо, решив трудную творческую задачу.

<…>

«Как же дети будут решать задачу? — удивилась воспитательница, когда я попросил убрать игрушки.— Теперь никто не догадается...»

Я ответил неопределенно: там будет видно, посмотрим. Для чистоты эксперимента воспитательница не
 должна была знать решение задачи.

За полтора часа мы пропустили одиннадцать ребятишек. Всё шло по привычной схеме: задание — суета —
 «Гуллйвер». Дважды мне показалось, что у подопытных
 промелькнула мысль привязать что-то к верёвке. Но в
 комнате не было ничего похожего на груз, и находка терялась, исчезала. Двенадцатым оказался, очень подвижный мальчишка. Ему не стоялось на одном месте, он ёрзал, подпрыгивал, вертелся. Едва выслушав условия задачи, он начал бегать от верёвки к верёвке. Ему нравилось бегать, и я подумал, что непоседа будет долго суетиться, но задачу не решит. Я ошибся. Внезапно мальчишка замер. Он стоял и думал…

<...>

Изобретатель суетится, даже если неподвижно сидит
 перед листом бумаги. Суетятся мысли — такова природа метода проб и ошибок: «А что если попробовать так?.. Или вот так?..» Мальчишка не суетился, даже мысленно, это было видно по его изменившемуся поведению. Он выстраивал какую-то цепь.
 Думал.

Внимательно осмотрел комнату. Воспитательница
 выразительно вздохнула: вот, мол, не надо было убирать игрушки, ребёнок решил был задачу, а теперь у него безвыходное положение... И тут непоседа быстро скинул сандалии, схватил их и начал привязывать к верёвке. Воспитательница ойкнула. Я подумал: просто гениальный парень, обидно, если через четверть века он станет обыкновенным инженером...

На Ретине хорошо выглядит вектор, фотографии и графика, увеличенная в три раза. Готовя графику для сайта, рассчитанного под Ретину, чаще все элементы просто сохраняют в растре с высоким разрешением.

Считаю, что векторные логотипы, с посильными для ЦСС заливками, лучше оставлять в векторе, например в шрифте. Можно весь лого одним элементом или побуквенно, если он как у Гугла текстовый.

Яндекс может просто впечатывать названия продуктов фирменным шрифтом.

Смельчаки, подчёркивающие логотипы на внутренних страницах сайта, могут не грузит вторую картинку, обёрнутый ссылкой лого подчеркнётся и перекрасится сам.

В целом всё по стандартам триза «сделать статическое динамическим» (или постоянное — переменным) и «сделать неуправляемое управляемым» (другой пример применения стандарта). Кернить, менять цвет, подчёркивание, кегль и интерлиньяж — одно удовольствие.

Для примера наш логотип:

Процедура в три шага:

1. Оупен-тайп собрал в приложении Glyphs (кстати, поделитесь простыми шрифтовыми редакторами в комментариях). Скопировал и вставил объекты из Иллюстратора плюс минимально настроил.
2. Из полученного Оупен‑тайпа сгенерировал набор шрифтов для веба на Font Squirrel.
3. Добавил набор на сайт.

Что скажете? :-)